Как полкаша вылечил сироту

Все имена
изменены. Люди, описанные в миниатюрах, не являются прихожанами одного храма.

КАРГА

— Что ты тут встала? — громким шепотом
отчитывала меня старушка. — Разве можно стоять около подсвечника! И не трогай
свечи! Уйди, уйди отсюда.

Я
глупо улыбалась, кивала и уходила в сторонку от этой всегда ворчащей бабули. Но
та снова и снова настигала меня. Словно лично я внушала ей неприязнь.

Что
ж так бывает. Нельзя быть для всех милым. И не нужно.

Я
просто стала избегать в храме её излюбленный уголок возле иконы святителя
Николая. Чтобы поменьше с ней сталкиваться. Зачем провоцировать старушку?!

Но
однажды я шла со службы, а за мною — она. Хватает меня за рукав.

—
Вот, милая моя — тебе! — и протягивает мне горсть шоколадных конфет. — С
праздником!

«Вот
это да!» — подумала я. — «Может, я обозналась? Может, это другая старушка? А не
моя знакомая карга?»

Прихожу
в следующий раз в храм, специально иду в тот уголок, посмотреть. Она! Моя
ворчащая бабушка. И мне опять улыбается. Как родной.

—
Здравствуй! — говорит и снова достает из кармана фартука конфету.

И
тогда мне стало стыдно. Очень стыдно. Не знаю почему. Впрочем, конечно, знаю.
Карга-то ведь я оказалась.

После
эта бабушка рассказала мне про себя. Что ей около девяноста лет. Что она
похоронила мужа и дочь. Совсем одна осталась. Птиц вот только кормит по
воскресениям. Они к ней уже совсем привыкли. Навстречу летят. А люди почему-то
её избегают. Старость всегда хотят обойти стороной.

Так
мы и подружились с этой бабушкой. Дай Бог ей здоровья, а мне — никого не
судить!

НА КОВРИКЕ

Она
ходит почти на все службы. Стоит в сторонке в своём воздушном голубом платочке.
И уходит из храма после «Отче Наш». У неё улыбчивое лицо и большие светлые
глаза. Она похожа на ребёнка, впрочем, уже сама — мать. У неё две дочери.
Как-то раз она подошла ко мне возле храма и спросила, не остались ли у меня
вещи для малышей. Ей бы пригодились. У меня такие вещи, конечно, остались. И с
тех пор мы с ней начали общаться.

А
потом я её вспомнила. Я вспомнила, как она, ещё совсем девчоночкой ходила в
храм с бабушкой. Что у неё была длинная-предлинная коса и сарафан в клеточку. И
что, должно быть, я старше её лет на десять — двенадцать.

«Бабушка
моя умерла.» — рассказала со временем она. — «А потом… потом у меня дочка
родилась, первая. И мама меня выгнала из дома. А дочку мою забрала сестра
старшая. Мне тогда совсем мало лет было. Девочка моя так „тетей» меня и
называет. Некоторое время я жила у своего „мужа», но он так относился ко мне…
Я спала у него в коридоре на коврике… — она говорит всё это очень просто, без
боли или обиды, просто говорит и улыбается при этом. — Затем родилась вторая
дочка, она в круглосуточном садике сейчас (в доме ребенка, понимаю я). 

—
А от мужа я ушла. Он заставлял меня деньги просить. Я вставала вон там —
показывает она — на проходной, и просила. Там меня Татьяна Васильевна, староста
наша, и увидала. И вытащила оттуда. А потом я подружилась с Иваном Федоровичем,
он на колясочке, седой такой, видела? Ну, он сначала просил меня то носочки
заштопать, то еще чего. А затем я к нему и переехала. Он в гараже живет сам,
потому что ему не подняться на коляске по лестнице. А мне ключи от своей
квартиры дает. Вот и живем мы. Я ему помогаю. Он мне. А тот — муж мой первый —
он меня только на коврике оставлял, никогда ключи мне не давал. Дочка моя
старшая уже в школу ходит, в третий класс. А вторая — маленькая. Я к ней
приезжаю раз в неделю, вещи привожу. Говорят, хорошая девочка, развивается
быстро. Я бы её взяла, да пока не куда брать-то… А так — я еще детей хочу
потом.»

Вот
её история. Она нигде не работает. Возможно, у неё есть какая-то инвалидность,
мне отчего-то так кажется. Я знаю, что многие наши прихожане тихонечко так
кладут ей в ладошку — кто сколько может. И всегда очень осторожно, ласково. Не
как милостыню, а вроде как — конфетку дают малышам. Она всех знает по именам, и
со всеми дружна.

Только
на исповедь не приходит. И на Причастие — тоже.

Не
может. Пока.

ИКОНОПИСЕЦ

Однажды
батюшка познакомил меня с настоящим иконописцем.

 — Вот, говорит, человек — иконы пишет. В
иконописной школе учился. Поговори с ним.

Я
ведь хотела тоже учиться поступать.

Мы
поговорили с ним, и он представил меня своей жене — маленькой такой, в половину
меня ростом. Хорошая, отзывчивая. Только глаза грустные.

Я
её часто в храме встречала. И любила с ней разговаривать. У них уже двое деток
было, почти погодки.

И
всё бы хорошо, только он всё реже в храме появлялся, а её глаза становились всё
грустнее.

И
однажды он ей сказал:

«Знаешь,
творчество мне важнее, чем семья. А ты с детьми меня только отвлекаете!» И ушел
из дома.

А
она осталась. Маленькая и очень хрупкая с двумя совсем маленькими детишками.

Угодно
ли Богу такое творчество? Я не знаю. Лучше не думать, наверное, об этом. Только
не думать не получается. Увы.

С ЦВЕТАМИ

Я
всегда любовалась ею. Так она была прекрасна. На каждой службе в белой
праздничной блузке и с букетом цветов. Кажется, чаще всего она приносила в храм
розы. Ставила их у икон. Она всегда выглядела радостной и очень легкой.
Женственной.

Я
так привыкла видеть её в храме, что когда после лета, она долго не появлялась,
я спросила о ней у бабушки-церковницы.

—
Как ты разве не знаешь? — удивилась она.

—
Чего не знаю?

—
Мариночка наша умерла. В июле. У неё был рак груди. Уже давно. Странно, что ты
об этом не слышала. Мы все молились за неё. Но болезнь взяла вверх.

Нет,
я ничего не знала. Даже подумать не могла, что та самая «тяжкоболящая Марина»,
о здравии которой мы молились на каждом молебне, была эта счастливая женщина с
розами в руках.

—
Да-да. Розами её и украшали. Весь гроб был в розах. Многие пришли её проводить.
А она лежала, такая тихая, спокойная и улыбалась. Да. Да.

Вечная
Память!

МАЛЬЧИШКА

Его мама очень испугалась, когда он пришел в
храм. Врачи почти поставили ему диагноз «шизофрения», и она боялась, что в
храме ему станет только хуже, и диагноз подтвердится. Я помню, она несколько
раз врывалась во время службы в храм и устраивала там скандал. Она кричала, что
её сын — ещё совсем мальчишка и ему здесь не место. К ней подходил батюшка и
отводил её в сторонку. Долго говорил с ней о чем-то. А её сын стоял,
всклоченный, красный, и никуда не сходил с места до самого отпуста.

Чаще
всего он бывал на вечерних службах. Он приходил после учебы и сразу становился
в очередь на исповедь. Отчего-то он напоминал мне маленького волчонка — дикого
и ранимого.

Мы
были с ним примерно одного возраста. Возможно, я немного старше. И вероятно
оттого скоро привыкли друг ко другу. И в той самой очереди на исповедь кивали —
здоровались при встрече.

Его
мама успокоилась. И хотя сама не приходила больше в храм, своему сыну не
препятствовала.

Прошло
около десяти лет. Совсем недавно я встретила его в одном московском монастыре.
Он стал послушником. Такой же тихий, немного всклоченный, но в глазах больше
нет ни дикости, ни боли. Мы узнали друг друга, и он радостно мне кивнул.

Инна Сапега